Режиссёр Александр Черепанов: «Спектакль не может быть не о политике»

Александр Черепанов начал работать в Челябинском молодёжном театре в 2000 году. Тогда он учился в Челябинской академии культуры и искусства, которую закончил в 2002 году, а в 2019 году закончил режиссёрский факультет Екатеринбургского государственного театрального института. В Новом молодёжном театре Нижнего Тагила он ставит спектакли с июля 2019 года. Осенью 2019 года Александр Черепанов поставил в Челябинском молодёжном театре спектакль о лидере рок-группы Nirvana Курте Кобейне, который руководство театра отказалось показывать без объяснения причин, однако позже изменило решение. Также в ноябре Александр Черепанов был признан лучшим режиссёром на международном фестивале современной драматургии «Коляда-Plays».

TagilCity.ru: Как появилась идея поставить ваши спектакли в Нижнем Тагиле?

Александр Черепанов: У нас директор в Челябинском молодежном театре Галина Анатольевна Братышева с Натальей Владимировной Мозжаковой (директор Нового молодёжного театра — прим. ред.) учились вместе, и с тех пор в хороших приятельских отношениях находятся. И, зная ситуацию Натальи Владимировны с переездом, Галина Анатольевна, так сказать, посодействовала. Мы сразу договорились на три спектакля подряд. Получилось даже четыре. Мы договорились на «Хармса», «Бунина» и «Сорочинскую ярмарку», а четвёртый спектакль по Хлебникову уже получился как бы в подарок. Так получилось, что актер из Серова Петр Соломонов переехал сюда. Эских спектакля по Хлебникову мы начали делать еще в Серове и потому решили, почему бы и нет? И вот пока мы репетировали «Хармса», мы еще параллельно делали по Хлебникову.

Премьера «Сорочинской ярмарки» в субботу. И после вы уезжаете обратно?

Да, я уезжаю, но надеюсь, что еще вернусь. Посмотрим, как еще пойдут спектакли. С «Буниным» странно. Очень странный спектакль получился. Зрительский отклик разный: от полного неприятия до восторга. Разбег в мнениях кардинальный. С «Хармсом» проще: там всем известные детские стихи, хотя там тоже не совсем про это спектакль. Но как-то сглаживает ситуацию — он веселый, заводной. Конечно, кого-то метафизические параллели смущают.

Ваши спектакли довольно авангардны для Нижнего Тагила. Ходили ли вы в другие театры города?

Я ходил в Драмтеатр. Хотел посмотреть по Чехову «Любовь», но он сейчас не идет. Получилось увидеть их летом на Театрограде.

Про Маленький театр слышали?

Да, сходил на спектакль «Вдовий пароход». Но это не мой театр, скажем так. Но инициатива таких вот частных проектов — это хорошо. Театр должен быть разный, чтобы каждый мог найти что-то для себя. Если мне что-то там не нравится, это не значит, что другому будет плохо. Театр — это не место, где нужны оценочные суждения, мне кажется. Театр — это художественное переосмысление действительности и прекрасно, что она так или иначе переосмысляется. Любой театр, любое творческое образование, которое вышло снизу, само собой появилось — это как цветы, которые перерабатывают углекислый газ и возвращают кислород. Мне как-то видится такая аналогия. Какой-то процесс он есть, он идет. Где-то он происходит вопреки.

Как вам было работать с командой Нового молодежного театра, ведь все, включая вас, были «новенькие»? Вы были знакомы с кем-то?

Я был знаком только с Власом Корепановым, потому что он работал в Прокопьевске, а я был на лаборатории там в прошлом году. И мы вот там познакомились. И с Леной Агеевой. Потом уже Влас приехал в отпуске сюда.

Сложно было сплотить?

Вот когда мы пришли «Хармса» делать, по сути, на тот момент было всего 4 актера в труппе. Мы начали с ними работать и как-то все было хорошо, естественно, без принуждения. Пошел творческий процесс, ребята помогали. Все так по любви было. И это всегда приятно для режиссера, когда такая атмосфера складывается. Видно, что ребята хотят работать — долгое время практика отсутствовала. Мы постарались нетривиально подойти к вопросу детского спектакля, чтобы не было тюзятины в плохом смысле этого слова. Хореограф приехал, как-то за месяц мы все сделали.

Вы же первый режиссёр Нового молодёжного. До вас тут были были совершенно иные спектакли, то есть была одна аудитория. А теперь эта же аудитория, узнав, что театр работает, пришла, а тут ваши, как я уже сказал, авангардные спектакли. Получаете обратную связь? Изменилась аудитория или та же адаптировалась?

Я их не отличаю, потому что не знаю аудиторию. Я вижу тех, кто приходит уже сейчас. Мы часто устраиваем обсуждения после спектаклей, к примеру, после «Бунина», после «Числа Х», потому что спектакли неоднозначные. Поэтому тут важна обратная связь, насколько люди понимают, что для них театр, как они к этому относятся. Многие считают театр более дешевой альтернативой кинематографу — недокино. Способом развлечения и отдыха.

Какой отзыв был самый приятным?

Как-то у нас было обсуждение после «Числа Х». Были школьники. И вот они как-то еще с незамутненным своим восприятием. Для них это кажется все естественно, понятно все. И вот у нас артистка сказала: «Я вот вообще практически ничего не поняла, что тут было». Она попросила объяснить свою дочь, молодую девушку, и она ответила: «Мама, ты отправила меня на артхаусный спектакль и хочешь, чтобы я тебе еще нормальным языком объяснила». Для молодых людей нет преград в восприятии театра и это приятно, видно, что люди готовы к этому. Можно сколько угодно говорить к чему люди готовы или нет, но если этого не будет, они не будут готовы никогда. То есть, надо чтобы театр был разный. Тогда люди сами найдут для себя. И в этом нет ничего страшного, если в один театр идут на какую-то условную «Хануму» или «Женатого таксиста», а в другой идут за чем-то другим совершенно. Вопрос в зрителе. Он сам должен для себя решить, что он хочет смотреть, на что он хочет водить своих детей.

Как вы думаете, приняли ли жители Нижнего Тагила ваши спектакли?

Сложно сказать, театр работает пол года. Это достаточно маленький период времени. Нужна еще большая работа, которая проводится не на сцене — работа со зрителем, чтобы люди знали, что театр работает, что он есть в этом здании. Тут предстоит еще много работать. В частности, обсуждения после спектаклей, открытые репетиции. Театр должен быть открыт для зрителей, максимально прозрачен. Тогда зритель поймет, что он интересен театру. Можно загонять залы случайными зрителями, которые придут один раз. Но если мероприятия будут планомерными, то они будут давать прирост постоянных зрителей. Мы в Челябинске занимаемся тем же. Хочется возбудить интерес зрительский к театру. И вот эти люди, которые ходят несколько раз, пишут что-то в соцсетях. У нас начинают появляться такие люди и это приятно. Тагильский зритель, мне кажется, очень осторожный, насколько я успел заметить. Он осторожно принимает новое. Сейчас постепенно начинает уже больше доверять, раскрепощаются. Мне кажется, что театр — это территория любви и свободы.

То есть вы не чувствуете недостатка в зрителях?

Да, и разнообразие отзывов это очень хорошо. Не интересно, когда люди говорят только хорошее. А когда есть полярные мнения — это очень хорошо. Понимается, что театр начинает жить в этом. Спектакль состоялся не тогда, когда его все похвалили от зрителей до критиков, а когда он не оставил равнодушным. Кому-то он понравился, кому-то нет — этот баланс мнений и создает живой театр. Мы это понимаем, стараемся сегментировать зрителя. Стараемся привлечь каждого еще раз. Стараться угодить зрителю. Но не хочется подлаживаться, чтобы ему понравиться. Есть много людей, которые от совершенного неприятия, попыток найти другой театр, через какое-то время пришли снова. И от полного неприятия пришли к полному приятию. Поэтому тут очень сложно сказать, насколько этот зритель не понимает, что его раздражает. Работа со зрителем очень важна не только в спектаклях, но и других театральных мероприятиях.

Целевая аудитория молодёжного театра — это все-таки молодежь?

Я думаю, что слово «молодежный» и «молодежь» мне очень не нравится. Это такие постсоветсткие словечки, в них кажется ничего плохого нет, но бэкграунд этих слов он какой-то советский, как энтузиасты, комсомольцы-добровольцы. Все вот это досталось нам в наследство от советского союза. Когда я был молодежью, мне не нравилось, когда меня так называют. И даже сейчас, когда ты называешь молодежь молодежью, то совершаешь коммуникационное самоубийство и тебе сложно будет дальше найти с ними общий язык. А вот насчет аудитории, да, я вот для своих спектаклей ставил бы возрастной ценз 6+. Зависит во многом еще от того, какая проблема, какая пьеса. Есть, например, «Ракитянка», где 6+ уже не покажешь. Есть такие вещи, но я стараюсь делать для людей спектакли, для маленьких, для больших.

Сколько вам лет?

Ну уже почти 40, хотя везде пишут, что я молодой режиссер.

Вы упомянули, что многие считают, что театр это недокино. А что для вас театр?

Я сам еще не до конца понял, что такое театр. Мне иногда кажется, что театр везде. В жизни очень много театра. Я иду по улице и смотрю по сторонам, слушаю о чем говорят люди в общественном транспорте. Мне интересно чем люди живут. Театр разлит по всей области бытия. Можно взять что-то и сделать из этого театр. И это не значит, что надо делать слепок, тут очень важно именно делать какую-то переработку, пропускание, как-то художественно обогатить бытие. Но это все сложно и я не могу для себя четко ответить на этот вопрос. Это достаточно тонкая материя. Мне этим интересно заниматься, а не рассказывать истории кто там кому дядя, тетя и так далее. А вот что за этим может быть, да. Древние греки наверное этим в театре и занимались.

Есть мнение, что режиссер берет пьесу, подбирает костюмы, разводит мизансцены и все, на этом работа режиссера закончена. Как вы считаете, чем должен заниматься режиссер?

С понимание режиссуры у меня гораздо лучше, чем театра, не знаю почему. Вот, драматург пишет пьесу и получает авторские отчисления. Дальше художник рисует костюмы и декорации, композитор пишет музыку. Актеры играют, по сути, говорят текст со сцены. Хореограф ставит танец. Это все можно потрогать, ощутить. А что производит режиссер? Мне кажется, он делает выставку. Он как организатор творческого процесса — это одна из его функций. Он не производит ничего, организуя. Это как производство какой-то пустоты. Не просто вакуума, а звенящей пустоты, внутри которой что-то есть, что нельзя потрогать. Вот это, мне кажется, работа режиссера.

Если режиссер занимается пустотой, то почему есть термин режиссёрское решение? Режиссерский почерк же можно определить?

Можно, потому что эта пустота преломляется через внешние проявления — в сценографии, как говорят и двигаются актеры. Все пространство театра этим заряжается. Заряженная чем-то пустота. Вот это два электрода, а между ними дуга. Это же тоже по сути электричество, которое нельзя потрогать. И вот задача режиссера — наэлектризовать пустоту и дальше она либо загорится, либо нет.

По вашему мнению театр должен быть более академическим, основанным на школе, или хулиганским, постмодернистским?

Мне кажется, театр вообще ничего не должен.

Что тогда определяет театр? Что театр, а что нет?

А вот Бог его знает. Ну вот стоят два человека на улице, а я иду мимо. Мне интересно вдруг почему-то на них посмотреть. Кошка залезла на дерево и бабушка пытается её палкой снять. Это тоже театр в каком-то смысле. У человека мозг устроен так, что он не делает различий между реальностью и фантазией. Поэтому театр он может быть везде. Ребенок играет в игру: он внутри этой игры и это тоже театр. Театр он везде, его надо почувствовать, услышать и через это услышать что-то большее, ситуацию, время. Через какую-то мелочь можно увидеть, что сейчас происходит в мире, на земле, услышать тонкий звук. Мы тоже до сих пор не знаем, где мы больше реальные как люди — те кто сидит в зале или стоит на сцене. Есть вот такой термин «homo ludens» — человек играющий. В этом есть доля правды, но не только в этом. В театре сейчас синтезируют все возможное искусство: добавляют медиа, всевозможные технологии. И вот эта жесткая смесь, синтез очень сильно усложняют понимание всего этого процесса.

Я хотел поговорить о ситуации со спектаклем «Курт». Его всё-таки разрешили?

Да, спектакль зажил своей жизнью, он не видоизменился абсолютно.

Как вам объяснили, почему его нельзя выпускать?

Для меня мотивация осталась непонятной. Просто сказали, что нельзя.

Спустя сколько времени руководство решило, что его можно показать?

Через неделю. 10 ноября должен был состояться показ, но его пришлось перенести. Премьера прошла где-то в 20 числах. Показ был не то что закрытым. Половина зала было по билетом, а другая были приглашенные блоггеры и журналисты. У нас есть такое театральное общество «Продвинутая театральная общественность». У них есть паблик «Вконтакте». Они популяризируют искусство в Челябинске. Они тоже были частично, потом проводили обсуждение. По итогу руководство пришло к тому, что спектакль сейчас живет.

А что повлияло на их решение?

Были опасения, смогут ли зрители это адекватно воспринимать. Почему-то усмотрели пропаганду насилия. Хотя ничего там такого не было. Опять же, практика обсуждений, открытой работы со зрителем, дает положительные результаты и это здорово. Очень хорошо, что руководство театра приняло такое решение.

А вообще раньше сталкивались с цензурой? Считаете, что она есть?

Судя по тому, что происходит в стране, конечно, считаю, что она есть. В основном в театре. Он наименее всего защищен в этом смысле. В государственном театре люди очень зависимы. В этом смысле многие боятся, что может произойти. Многие люди готовы оскорбиться и увидеть оскорбления. Лично я с цензурой не сталкивался, но была ситуация, когда у нас проходил спектакль «Бог ездит на велосипеде» в Челябинске. Когда повесили баннер, то в театр пришел священнослужитель. Он пришел выяснить, что за спектакль. С ним встречался директор и вроде бы все хорошо, спектакль идет. В принципе, могло бы быть что-то. В «Бог ездит на велосипеде» совсем ничего нет про бога, только в названии. Но вот как-то священнослужителю показалось нужным это проконтролировать.

Вы же уже знакомы с Еленой Дроковой и другими тагильскими драматургами. Что вы о них думаете?

Какого-то мнения о них у меня нет, но это здорово, что есть драматурги из Тагила. Вообще, в городе, хорошо развита культурная жизнь. Я был на поэтических батлах в «Горе». Это прекрасно, когда люди приходят, читают свои стихи, стихи других авторов. У них много тематических мероприятий. Лучших поэтов награждают призами денежными. Это деньги небольшие, но на них можно какую-то небольшую брошюру напечатать и распространять.

Вы в Тагиле впервые? Как вам город вообще?

Да. Город достаточно жесткий, как мне показалось. Люди, мне кажется, видят в чужом потенциальную опасность. И поэтому всегда есть какая-то агрессия. Она присутствует. Для меня было странно, когда я приехал летом и со мной люди здороваются, а мне кажется, что как посылают куда-то. И театр очень хорошо способствует снятию этих оппозиций. Позволяет видеть в человеке другого человека. И это не только Тагил, вся страна такая, но здесь это больше бросается в глаза.

Вы раньше ставили спектакли на выезде?

Да, я ставил спектакль в Верхнем Уфалее в Челябинской области. Там около 30-40 тысяч жителей, хотя там есть свой театр, свой репертуар, труппа. И эти люди героически занимаются своим делом. Тут для театра можно сказать, что он живет один сезон, потому что 20-30 показов и кажется, что весь город уже посмотрел. Но можно найти выход. Люди занимаются театром с такой любовью. В Серов я ездил. Скорее всего, это не как постановка, а лабораторная работа на выезде. Приезжал на лабораторию в Прокопьевск в Петропавловск-Камчатский. Сейчас вот поеду туда эскизы доделывать. Еще в Ельцин-центре делал эскиз с Машей Конторович.

Если бы вам предложили еще поставить спектакли в Тагиле, вы бы согласились?

Да, я бы с удовольствием приехал еще. Мне нравится труппа, хорошие ребята. Где бы я ни работал, мне никогда не попадался ни один плохой артист. Все хорошие, приятные люди. Но есть, к сожалению, один общий для всех момент, такое ощущение, что их бьют. Они все забитые, запуганные, боятся режиссеров. Ну, я знаю, что с этим делать.

Готов ли тагильский зритель к авангардным спектаклям?

Готов. Чем их будет больше, тем больше он будет готов. Повторю, важно не только показывать спектакли, но и вести работу со зрителем. Те же творческие встречи, лаборатории, обсуждения, даже какие-то образовательные программы. У меня в Челябинске была даже ридинг-группа. Какие-то знаковые, как мне кажется, для театра, читали книги, обсуждали со зрителями. Какие-то видео сопутствующие смотрели. Это очень интересно и всегда такой живой отклик. Как-будто всегда так и было. Но тут все зависит от конкретного театра, насколько он сам к этому готов. Тут я бы переадресовал вопрос — готов ли театр к этому? Молодежный, как видите, да. А если театр готов, то и зритель найдется. Кем-то да он будет воспринят. Театр не может остаться без зрителя, если в нем есть что-то живое, что не оставляет равнодушным.

Чего не хватает Тагильским театрам?

Я в театре работаю давно, был и актером, и теперь как режиссер. И потому, что у меня достаточно приличный опыт, мне 2-3 секунд хватает посмотреть театр, поговорить с режиссером, чтобы понять его. Почти никогда не подводит творческая интуиция. Оно чувствуется, поскольку мы все на это настроены. И мне кажется, не только в Тагиле, но и везде по стране, даже многим столичным театрам не хватает свободы, смелости, как-то доверия к себе. Свободы в плане того, чтобы мы не оглядывались на зрительское мнение, не стремились понравиться. Зрители не любят смотреть драматические драмы, они тяжелы. Чтобы театры не велись на это, а брали какую-то идею и следовали ей, составляли репертуар таким образом, чтобы это были концептуальные театры — была идея, чтобы каждый театр мог занять в своем городе нишу. Тогда это дает большой выбор зрителю. Театру вообще не хватает свободы. Каждый может подойти и тюкнуть и сказать — вы все неправильно делаете. Это такое искусство без четких критериев. Если ты хороший скрипач, то это слышно сразу. А тут все не так однозначно. Поэтому очень много дилетантизма развивается на теле театра, много халтуры — это обидно. А так больше смелости, больше себе доверять, быть собой. Театр, как и человек, должен иметь лицо, быть собой, не похожим на другой театр.

Считаете ли вы, что на сцене можно показывать и озвучивать все, что угодно, если это оправдано художественно?

Тоже сложный вопрос. Однозначно не ответить. Из того, что я видел, меня коробила оголтелая безвкусица. Хотя тоже это спорный вопрос — для кого-то безвкусица, а для кого-то нет. И вот есть какой-то ремесленнический подход к театру. У нас вот есть госзадание и мы должны сделать спектакль за 15, грубо говоря, месяцев. Это если говорить о государственных театрах. В частных тоже есть задание, потому что они должны хотя бы отбить аренду, коммунальные услуги оплатить. Для меня нет табу, при условии, если в этом есть художественный посыл, какая-то мысль, какая-то боль. Может нечеткий, но какой-то месседж. Не хочется делать такие спектакли, где можно четко сказать: вот это хорошо, а вот это плохо. Пусть он будет скрыт. Например, телесность у нас в России это как вырванная тема. У нас все этого очень стесняются. Все стесняются крови, каких-то там телесных жидкостей. У нас какая-то пока еще архаичная, домостроевская страна. Европа и современный европейский театр нас далеко перегнал в менталитете, восприятии. За эту же телесность или еще за что-то ругают Серебренникова, Кулябина, хотя ничего страшного там не произошло. Мне кажется, театр он именно этим и прекрасен, что он художественно фильтрует действительность. Это в нем самое приятное и интересное, и когда это происходит, то мне кажется, говорить тут можно хоть о чем. Это такое поле для экспериментов и для поиска, для всего. На любой эксперимент на любой поиск творческий найдется свой зритель.

Расскажите о спектакле «Сорочинская ярмарка».

Катя Гузёма написала текст на основе трёх произведений Николая Гоголя, я просил написать. Это оказался ее первый опыт, мне очень понравился. Мне кажется, это будет наименее авангардный спектакль из всех. Я недавно наткнулся на Youtube, где учитель английского языка из Польши как-то связывается с другими людьми в славянско-язычных странах. Они общаются по скайпу каждый на своем языке, придумывают челленджи. К примеру, он объясняет чеху, как называется кухонная утварь, а он должен понять и объяснить. Они могут иногда втроем-четвером, что-то друг другу объяснять на своем языке. Мне показалась эта идея интересной, меня зацепило, очень важно такое объединение людей из разных стран, с разными языками. Это такая хорошая, правильная идея, когда у людей языковой барьер не становится барьером. И вот такое большое объединение людей — это очень интересная тема. Я попытался ее внедрить, но она будет у нас немного в другом ракурсе подана. Ну вот мне понравился такой жанр квазиславянская комедия. Тут у нас все намешано — Гоголь пишет про Украину, при этом у нас тут все немного такое карпатско-молдаванско-белоруско-украинское. Все это прослеживается и в оформлении, и в костюмах. Они подойдут под любую страну. Такая идея объединения кажется важной. Мы прекрасно знаем, что сейчас происходит в мире.

Выходит, что спектакль о политике?

Спектакль не может быть не о политике. Ну мы же не можем это исключить. Оно все здесь, все вокруг. К сожалению, это не в моих силах отодвинуть на второй план. Я бы не назвал его политическим, а скорее, антиполитическим, потому что объединение людей помимо политиков, оно наиболее важно. Мы будем заниматься тем, чтобы объединять вне политики, контекста. Поэтому даже антиполитический, но при этом совершенно смешной, хулиганский, свободный. Эти люди, несмотря на все их проблемы внутри сюжета, они очень свободны, даже если несвободны, также как и мы все. И вот этот мостик нас роднит с ними. У меня такие идеи, а с помощью актёров может получится совсем другое. Это рабочий, творческий процесс, ну пока вроде как-то получается.